Постановка проблемы «спорт — искусство»

Сейчас мы редко задумываемся над тем, как возникла связь искусства и спорта. Мы научились воспринимать ее как совершенно естественную. В значительно большей степени нас волнует проблема, при помощи какого метода следует рассматривать эту взаимосвязь, так как он мог бы послужить надежной основой для более четкого развития концепции эстетики спорта.
Мы должны обратить самое пристальное внимание на выявляемые при анализе спорта и искусства общность и разнообразие их элементов. Мы обнаруживаем сходство между живописью и театром, скульптурой и танцем для того, чтобы установить (как мы надеемся), можно ли спорт включить в область искусства хотя бы частично. Спорт дает человеку возможность самовыражения, а элементы зрелищности приносят спорту общественное признание и средства к существованию. Эти черты в равной степени свойственны и искусству, что будет более подробно рассмотрено в главе 4.
Если зрелищность спорта не подлежит сомнению и уже нет необходимости доказывать значение спорта как способа проведения досуга, стоит согласиться и с тем, что он — серьезное явление. Разработку этой темы можно найти в сборнике материалов Организационного комитета XX Олимпийских игр 1972 г. в Мюнхене «Спорт с точки зрения науки»:
И искусство и спорт отличаются от игры своим серьезным характером. Они требуют упорной работы, большого напряжения сил, возможного только при полной отдаче, значительных волевых усилиях. Серьезный характер спорта подчеркивается присутствием публики. Зритель связан со спортсменом «иллюзией участия», которую можно объяснить как 
своего рода мысленное повторение зрителем движений спортсмена. «Иллюзия участия» сочетается с «отстраненностью», поскольку зритель на самом деле никогда не принимает участия в действии. «Иллюзия участия» и «отстраненность» в равной степени характерны для восприятия произведений искусства, которое является целиком прерогативой зрителя.
Искренность усилий атлета и присутствие публики объясняются тем фактом, что спорт, как и искусство, направлен к конечному результату, цели. Однако что именно в спорте соответствует тому, что в искусстве французы называют oeuvre — произведением?
Сведение проблемы к вопросу, что в спорте соответствует произведению в искусстве, отражает недостатки нашего понимания как спорта, так и искусства. Нельзя надеяться, что, подобрав точное определение для первого, мы получим ключ к адекватному определению второго. Однако поднятый вопрос важен и дает повод поразмышлять.
Сомнение в том, что основные ценности в спорте и искусстве совпадают, распространилось широко. Спорт— всегда соревнование. Искусству эта черта свойственна в значительно меньшей степени. Бывают и исключения, но весьма редкие.
Однако в книге «Футбол—игра всей планеты» Джеффри Грин (1953) высказывает мысль, что при сравнении спорта с искусством выявляется больше сходств, чем различий:
Чтобы научиться ценить возможность эстетического наслаждения спортом, например простыми и красивыми движениями футболистов, необходимо обратить внимание на заметную близость спорта к искусству. Они схожи в трех важных аспектах. Их объединяет, во-первых, большой эмоциональный подъем; во-вторых, наличие законов и правил, которые так же серьезны и обязательны, как в философии или физике; наконец, в-третьих, созидательный и творческий характер спорта и искусства.
Существенное различие между ними состоит в том, что спорт более демократичен и повседневен, более материалистичен и приземлен.
Субъективной точке зрения Грина можно было бы с полным основанием противопоставить (это могли бы сделать, например, преподаватели эстетики или деятели изобразительного искусства) мнение о том, что указав все «существенное различие» свидетельствует не столько о различии спорта и искусства, сколько об их сходстве. Широкий выход современного искусства на зрителя — например, прекрасные образцы монументальной скульптуры на улицах городов, экскурсии школьников в художественные галереи и другие методы приближения искусства к людям — делает его «демократичным и повседневным». Более того, тенденция поп-арта и неореализма, как в недавнем прошлом, так и сейчас, состоит в том, чтобы сделать искусство значительно более «матери¬алистичным и приземленным». К чертам сходства, перечисленным Грином, можно добавить общие «негативные» свойства, которыми обладают спорт и искусство. Составители сборника «Спорт с точки зрения науки» утверждают, например, следующее:
«Бесполезность» спорта так же бросается в глаза, как «бесцельность» искусства. Как и искусство, спорт не удовлетворяет какой-либо прямой необходимости, не имеет непосредственной цели. Если бы, например, не был сделан тот или иной прыжок, в некотором проигрыше оказались бы лишь сам спортсмен да публика, не получившие удовольствия от прыжка и наблюдения за его выполнением. Единственное оправдание существования искусства и спорта состоит в том, что они дарят «безотчетную радость».
Почти то же самое относится к исполнительским искусствам, которые можно назвать «искусствами среди искусств». Студенты балетного или театрального училища могли бы подтвердить это. В самом деле, те, кто постоянно сочетает изучение драматического искусства или танца с физическими упражнениями и спортом, вполне могут самостоятельно прийти к выводу, что разница или сходство, которые они видят между ними (если видят), только обогащают их восприятие. Они тем более ясно понимают каждую из этих форм самовыражения, что имеют возможность подвергнуть одну из них проверке критериями другой.
Основной объект такой проверки — творческий потенциал. Творчество — первооснова художественного самовыражения в любой его форме. Метод творческой работы не обязательно должен быть эстетическим. Однако эстетическое впечатление в произведении искусства всегда порождается творчеством. А что же спорт? Заслуживает ли творческое использование возможностей тела в спорте звания искусства? Помимо других элементов, творчество должно включать в себя «оригинальность, восприимчивость, проникновение в неизведанное, независимость и гибкость мышления». Спортивные упражнения, требующие от спортсмена выражения его взглядов, его эмоций, его эстетических реакций, его духовных импульсов и, наконец, его индивидуальных способностей, дают такое разнообразие возможностей самовыражения, которое легко отождествимо с творчеством как процессом даже в самых заурядных состязаниях. Однако значительно более конструктивный характер они приобретают в соревнованиях высокого ранга. «Хладнокровие в чрезвычайных обстоятельствах»—так можно было бы по праву назвать условия, которые порождают великолепную игру и совершенство движений ее участников, вызывающие восторг как у спортсменов, так и у зрителей. Склонность к игре отражает гибкость и оригинальность мышления спортсмена, его творческое начало и талант. Поэтому спорт — это естественная сфера творческого выражения.
Два нижеследующих отрывка дают красноречивые примеры взаимодействия между спортом и искусством. Первый является фрагментом из романа французского писателя Жана Дютура «Плуше, или Любовь к искусству». Плуше — художник, от его лица ведется повествование:
Когда я работаю над картиной... я ощущаю свой талант, подобно тому, как чемпион-спринтер ощущает собственные колени или мышцы ног. Готовясь к стометровке, он ничего толком не знает о своем теле, зато умеет его использовать: знает, как поддерживать готовность в мышцах, как контролировать дыхание и так далее. Это чувство единства духа и тела укрепляет его веру в себя, и он преодолевает дистанцию с огромной легкостью. Однако он понимает, что не мог не выиграть, только за финишной чертой. Такое же слияние духа и тела, потаенную взаимосвязь между двумя составляющими своей личности я ощущаю за мольбертом.

Второй пример — цитата из книги Джеки Стюарта и Питера Мансо (1972) «Быстрее! Дневник автогонщика». Она содержит эстетическую интерпретацию спортивных состязаний:

Именно на виражах дает себя знать подлинный характер машины. Автомобиль «Формулы-I» — это настоящее животное, т. е., конечно, это машина, но вместе с тем и животное, тонко реагирующее на различия в обхождении. Это скаковая лошадь благородных кровей, чувствительная и нервная. Чтобы заставить верно служить себе, нужно ее задобрить ласковым и внимательным обращением. Входя в вираж, она несется в динамическом равновесии, едва касаясь колесами дороги, и, если вы рискнете навязывать ей свою волю или пришпоривать, она или понесет, или оступится, или выкинет еще какой-нибудь номер, который сделает вас беспомощным. Поэтому вы уговариваете ее — нежно, очень нежно—сделать то, что вам нужно. Вы готовите ее к повороту, но когда он в 50—100 футах от вас, по-прежнему необходима осторожность, поскольку именно в этот момент крен начинает достигать предела. Вы задали ритм и теперь должны поддерживать его. Но даже когда вираж пройден, вы не можете сказать себе: «Все позади, теперь я могу вести ее, как пожелаю». Нет, скорость выхода из виража тоже очень важна, и вы должны держаться взятых ритма и равновесия. Продолжайте в том же духе. Пусть машина покажет, на что она способна.
В этом фрагменте сопоставляются машина и животное, машина и человек, что дает прекрасное представление об эмоциональном контроле у спортсмена. Машина утрачивает неодушевленность, приобретая чувствительность кончиков пальцев человека, который ею управляет. Она обретает черты человека или животного, совмещающего скорость и самоконтроль. В данном случае эстетические достоинства самого спорта превосходят художественность изложения. Этот пример дает нам некоторое представление о том, что Мишель Боэ (1948) понимал под «функциональной эстетикой»